Мы хотим поговорить об исламофобии в контексте практики мультикультурализма и теории «столкновения цивилизаций».

Исламофобия – может быть, не самое удачное название для целого спектра явлений. Речь так или иначе идет о проявлении враждебности к исламу и мусульманам – от неприятия и дискриминации до ненависти и нападений. Речь, разумеется, не идет о фобии в клиническом смысле слова – и название «исламофобия» неудачно именно ввиду его построения по аналогии с иными «-фобиями» из западного либерального дискурса. Точнее было бы говорить так: агрессия по отношению к мусульманам – порождение фанатичного расизма и невежественной антирелигиозности. Иной краткий емкий термин найти, по правде говоря, сложно.

Главное, впрочем – то, как широко распространяются и часто проявляются волнами явления агрессии и ненависти, связанные с так называемой исламофобией. В прошлом году впервые отмечался Международный день борьбы с исламофобией (15 марта). Его введение обосновывается тревожными тенденциями в мире, где исламофобия укрепилась в особенности после 2001 года и сочетается с поднимающим голову неонацизмом и «белым национализмом». Можем добавить, что нестабильное и конфликтное состояние множества стран, которое способствует как вынужденной миграции, так и обострению агрессии по отношению к «чужакам» – достигло беспрецедентного после Второй Мировой войны уровня еще несколько лет назад. Вспомним, что война и нестабильность захватывает порой именно те исламские страны, которые по разным причинам остаются на низком уровне социально-экономического развития, или те, для которых не нашлось серьезных долгосрочных политических решений со стороны мирового сообщества (Судан; Палестина).

Исламофобия, между тем, шире ненависти к конкретным мусульманам. Сложность самой человеческой идентичности, а также невежество популярного восприятия (так, каждый пятый американец считал президента Обаму мусульманином), ведут к пересечению с религиозной составляющих таких компонентов как этничность, происхождение, языковой вопрос. Да и те страны, из которых на «Глобальный Север» идут потоки людей, преимущественно исламские – но и эти исламские страны достаточно разнообразны внутри себя (особенно такие как Ливан, Египет, Ирак). Всё это означает, что борьба с явлениями, объединяемыми под «зонтиком» исламофобии, актуальна для многих, а может быть и преимущественно для немусульман.

Идея о «столкновении цивилизаций», вообще цивилизационная теория, стала расхожим методологическим и даже идеологическим средством в арсенале социально-политической мысли постперестроечной России, где долгое время господствовала обязательная марксистская парадигма. На Западе к тому времени классика цивилизационной теории стала ощущаться как довольно ветхая система, подобно тому же классическому марксизму – классики этого направления, как Шпенгел, Тойнби и Данилевский, подвергались критике, в особенности, за волюнтаризм в квалификации отдельных цивилизаций. Однако немаловажным, пожалуй более важным нежели специфически академический и такой «партийный» спор о формациях и цивилизациях – представляется статус понятия «цивилизация» в обществе в целом. Даже там, где цивилизационный подход как теория считается дискредитированным, понятие о дискретных «цивилизациях» как фундаментальных и противостоящих друг другу общностях – стало доксой, общим мнением, не проговариваемым, не артикулированным, но живущим в народе и «рамочным» для распространенного понятия о религиях и культурах.

О цивилизациях говорят притом чаще всего не абстрактно – в формате обоснования какого-нибудь их деления или обзора их исторической судьбы – нет, далекие от академии люди, а также и «лидеры общественного мнения» вспоминают о цивилизациях именно в контексте «столкновения цивилизаций», идеи, которую наиболее выразительно преподнес С. Хантингтон. Его теория сама по себе научно интересна, но принципиально для нас то, что именно конфронтационный аспект соответствующей идеи. Он предоставляет ощутимое и интуитивно понятное обоснование «естественного порядка» противостояния, в частности, христиан и мусульман – или, что в этом эклектичном понимании то же самое – европейцев и ближневосточных людей.

Понятая в таком аспекте идея (именно идея, которая живет как общее мнение, а не как развившая ее концептуально теория) противостояния цивилизаций и их этосов отрицает соединение этнорелигиозных групп в единое нередуцируемое целое – «цветущую сложность» общества разных. Практическим ответом на идею о непримиримой борьбе дистинктивных цивилизаций и культур должен был стать мультикультурализм.

Мультикультурализм как политика – политика декларируемой инклюзивности и принятия беженцев со Среднего Востока и из других регионов (часто разоренных, разобщенных руками самих принимающих держав) – стал в последние годы все более уязвимой позицией, если не сказать резче: провалился. Отсутствие, вследствие нарочитого отказа от продуманного выстраивания новой сложной социальной общности, плана по интеграции беженцев, стремление «закидать проблему деньгами» и узко-либеральный подход к решению проблемы в целом – всё это сделало то воплощение мультикультурализма, которое мы увидели в Европе последнего десятилетия, неудачным шагом.

Множество иммигрантских сообщество не смогли встроится в ткань европейских обществ – притом не по причине их собственной, этих беженцев, неспособности адаптироваться, учить местный язык или соблюдать закон принимающей страны. Принципиальную роль сыграл тот мультикультуралитский подход к проблеме, согласно которому не требовалось особого планирования и контроля за общественной ситуацией в процессе массовых миграций. Можно так восстановить логику европейских либералов. Поскольку люди принципиально равны и обладают неотъемлемыми равными правами, то необходимо лишь провозгласить таковое равенство и соответствующие права. Это трагическая ошибка, поскольку права человека и равенство наций требуют проработанного подхода по их воплощению. Декларативная сущность мультикультурализма ведет и к тому, что борьба с его противниками сводится к запретительной риторике и обфускации. Цензура, отказ от дискуссии на самом деле лишь укрепляют позиции националистов. К тому же, в таком случае недовольство элитами и политиками легко перекидывается на мусульман как таковых – поскольку они ассоциируются с их несправедливыми «защитниками» из числа либеральных политиков. Таким образом, либеральный мультикультурализм не только бессилен перед исламофобией, но и в какой-то степени питает ее.

Толерантность сама по себе – медицинский термин – неприятный нам и с морально-этической точки зрения концепт. Он будто лишь скрывает ту самую ненависть, но не способствует реальным диалогу и примирению.

Критикуя обозначенные недостатки этой политики, мы не можем радоваться такой неудаче мультикультурализма. Следствием и продолжением этой неудачи является реакция в виде подъема расизма и популизма, уже имеющего общественные и электоральные последствия в ряде европейских стран. Абстиненция либеральных идеологов мультикультурализма имеет оборотной стороной то, что правые подмечают очевидное и справедливое – мусульманские мигранты явственно отличаются от «коренного» населения европейских стран. Это замечание требует совершенно иных выводов, но именно то, что оно фактически справедливо, позволяет исламофобам получать поддержку в кризисную эпоху, когда стагнация или ухудшение уровня жизни способствуют конфронтации.

Как соотносится теория цивилизационных общностей – как можно найти примирение между различием культурных формаций и реальным воплощением универсальных прав человека? Прагматическим ответом одного такого решения является теория «гражданского национализма», согласно которому любой, старый или новый, член определенного сообщества должен являться его полноправным представителем, так сказать, «по паспорту, а не по цвету кожи». Однако заметим, что такой подход не снимает фундаментальных «цивилизационных» противоречий культур, конфронтационности и даже национализма как такового – в кавычках или без. Как мы видим по примеру Соединенных Штатов, такой «плавильный котел» не имеет иммунитета к исламофобии – поскольку их «фирменная» религиозная и национальная терпимость распространялась сначала лишь на «белых» людей, затем на представителей разных рас – но, как мы увидели в последние пару десятилетий, не на мусульман, которые стали олицетворением внешнего «другого», страшного и незнакомого врага.

Возможно, примеры удачных решений вопроса межнациональной вражды стоит поискать как раз в исламском мире. Нам известны, однако в целом известны недостаточно хорошо – примеры эгалитаризма в исламской же истории: в племенной Аравии времен Пророка Мухаммада, в изначальном Халифате, в различных султанатах Западной Азии, в глобальной Османской империи. К тому же, эти примеры интересно рассмотреть и с точки зрения цивилизационной теории. Пророк Мухаммад, как мы понимаем, не стремился основать отдельную цивилизацию, а его и его сподвижников призыв был обращен ко всем людям мира. Тем не менее с историческим фактом особости той общности, которая сформирована исламскими странами, при всей их разности нельзя отрицать. Исламская цивилизация, если о таковой можно говорить, сформировалась акцидентально – но не случайно, то есть не бессмысленно.

Пожалуй, что широкий общечеловеческий призыв, чаще всего именно религиозный (заметим, что в большинство делений цивилизаций основано на религии), служит мощному движению к объединению людей. В эпоху такого объединения естественная вражда чуждых друг другу людей сменяется удивительным принятием, знакомством, взаимным обогащением. Величине, которой соответствует подобная открытость, соответствует и земное величие формируемых исторически империй-цивилизаций. Притом великой, пусть даже в условных историографических и публицистических терминах, может стать только та держава или то объединением, которое само внимает какому-то призыву, видя свою миссию в устроении мира согласно ему. Сама по себе такая идея не обязывает одобрять гегемонизм или завоевания – скорее, следует расцепить идею насильственного господства с идеей объединительного движения – чтобы узреть, что такое объединение происходит в большей степени помимо завоеваний и войн, этого верхнего слоя исторического процесса.

Миссия народа-цивилизации состоит в устроении мира – это отмечали в своих интуициях и классики цивилизационной теории, как Тойнби. Очищенная от в действительности противоположного ей экспансионизма, эта идея может позволить подойти и к строительству мультикультурного общества с большей конструктивностью. Ведь каждая этнорелигиозная общность отсылает не только к своей материнской цивилизации как огромной империи, и не только к маркированным по принципу свой-чужой разрозренным сообществам – но и к своему вкладу в общемировое дело построения мира. Ошибкой мультикультурализма как политики было в своей декларативности заглушить этот особый подход каждой культуры к миру. В эту новую эпоху, когда цивилизационный посыл каждого народа может и должен быть выражен в совместном строительстве целого мира – таких слов не стоит избегать – ответственностью и правительств, и представителей самих разнообразных народов является нахождение таких путей выражения этого посыла, который по крайней мере не вызовет фрустрации и непонимания масс. Тем, кто подобно нам обсуждает проблему исламофобии в связи с разностью культур и цивилизаций, важно оставаться критичными к самим себе и не допускать тех принципиальных ошибок, которые на этом поле допустили в чрезмерной уверенности первые архитекторы мультикультурного общества. Скорее всего, мультикультурное общество будущего будет построено, равно как великие цивилизации прошлого, «помимо нас», не по нашему-то проекту, но не без нашего участия.

Дамир Мухетдинов,

первый заместитель председателя ДУМ РФ,

ректор Московского исламского института,

профессор СПбГУ, доктор теологии