Российское мусульманство предстает, с одной стороны, как складывавшаяся веками социокультурная реальность, а с другой стороны, как результат рефлексии над этой реальностью, как концепт. 

Российское мусульманство: социальная реальность

Российское мусульманство может мыслиться двояко. С одной стороны, это группа граждан РФ, исповедующих Ислам, а также характерные для этой группы традиционные практики Ислама.

С другой стороны, российское мусульманство — это концепт, результат осмысления той социальной, культурной и духовной реальности, которая сформировалась в России под влиянием Ислама; подобное осмысление также учитывает геополитические, цивилизационные и идеологические тенденции, в которые эта реальность вписана. Иначе говоря, нужно разделять российское мусульманство как социальную реальность и российское мусульманство как концепт, или идеологему.

Признавая традиционное российское мусульманство социальной реальностью, мне кажется, здесь не может быть иного мнения. Ислам пришел на евразийский континент еще в VII в. н.э., и с тех пор он исповедуется многочисленными народами в разнообразных культурных условиях. На протяжении долгого времени российское мусульманство вызревало как бы сочетая в себе несколько факторов: традиции местных народов; влияние других исламских культур (прежде всего, арабской, турецкой и персидской); взаимный обмен со славянскими и финно-угорскими народами; влияние европейской образованности (как правило, через посредничество русской образованности). Немногие другие ойкумены, населенные мусульманами, могут быть отмечены столь широким и плодотворным культурным обменом.

Критики могут возразить: не является ли подобный эклектизм, напротив, свидетельством того, что послание Пророка (мир ему) было замутнено сторонними влияниями, особенно традициями местных народов? Мне представляется, что подобная пуританская критика бьет мимо цели, поскольку она не учитывает особенности функционирования традиционного общества и место религии в нем. В традиционном обществе Ислам проникает во все сферы жизни — архитектуру, музыку, язык, поверья, одежду, быт и пр. — в результате чего прежние обычаи, несшие немусульманскую семантику, переосмысляются и подвергаются освящению, то есть наполняются новым смыслом, связанным с пророческим посланием. Традиционная культура, в которой центральное место занимает Ислам, становится мусульманской культурой, то есть на всех уровнях получает мусульманские смысловые оттенки. Не случайно специалисты говорят, например, о «татаро-мусульманской культуре», «татаро-мусульманской идентичности» и пр. В сознании представителя традиционного общества невозможно оторвать какую-либо сферу жизни от господствующего типа духовности, от религии, поскольку само это общество устроено так, чтобы во всех сферах обеспечивать связь между посюсторонним и потусторонним. По этому поводу имеется хорошая русская поговорка: «без Бога ни до порога». Уместно будет привести и слова видного татарского просветителя 19 века Хусаина Фазхана: «Мусульманин первым условием ставит религию, и нет ничего, чем для неё он бы не пожертвовал».

Российская мусульманская культура интегрирует в себя ряд ойкумен (северокавказскую, поволжскую, крымскую и др.), обладающих значительным своеобразием. Существует множество попыток осмысления социальных реальностей, представленных на данных ойкуменах. Для иллюстрации моего утверждения о возможности и необходимости осмысления своеобразных форм практики российского Ислама я сосредоточусь на одной из таких попыток. Речь идет о блестящей статье покойного В. М. Якупова «Татарское „богоискательство“ и пророческий Ислам» (2003). По моему мнению, данная статья является хорошим примером той рефлексии над собственной традицией, в которой мы сейчас так сильно нуждаемся.

Валиулла-хазрат обращает внимание на то, что, согласно хадисам, мусульманская ученость будет деградировать при приближении к концу мира. Ислам в такой трактовке — это тот Ислам, который сохраняет преемственность, восходящую к самому Пророку (мир ему). В случае татар это не реформаторские течения, а традиционные, мазхабические формы. Как отмечает указанный автор, татары могут и должны гордиться сохранением ханафизма в наиболее чистом виде без всяких изменений, то есть «заслуга татар в том, что они смогли донести до современности чистый пророческий Ислам, не искаженный ересями позднейших времен, XVIII и более поздних веков. Татары, получив Ислам от сахабов Пророка, так и хранят его как залог (аманат)».

Особая гибкость и интегральность ханафитского мазхаба, согласно Якупову, обусловлена наличием понятия «урф» (татар. «гареф»), которое предполагает, что одним из источников шариата является народный обычай. Иначе говоря, мазхабический Ислам учитывает обычаи местных народов, вбирает их в себя, в результате чего «национальные обычаи не являются чем-то внешним по отношению к Исламу». Гибкость ханафитского мазхаба позволяет непротиворечиво сочетать этнические особенности и принципы исламского вероучения. Удачный пример подобного синтеза дает как раз татарская мусульманская культура. Именно поэтому, как пишет он, «коранические меджлисы, сабантуи, посещение могилы сахаба в Булгаре никогда не были „проблемой“ для татар-ханафитов — все это является частью обычая, а значит и не противоречит Исламу».

В. Якупов выделяет следующие типологические особенности татарской практики Ислама:

1) послание Пророка принято татарами добровольно, что отражает их стремление к Истине; вообще же «мотивы поиска Истины и сохранения ее в чистоте пронизывают все века напряженной духовной жизни татар»;

2) отсутствие отступлений и значительных ересей, тяготение к умеренности;

3) более высокий социальный статус женщины;

4) стремление к общей грамотности;

5) устойчивость религиозных воззрений даже в эмиграции и состоянии рассеивания;

6) выборность мусульманского духовенства, традиции коллективного самоуправления махаллей, демократизм;

7) толерантность, способность к мирному сосуществованию с представителями других религий;

8) особая развитость наук акыды и калама, что обусловлено этноментальным своеобразием татар, которых характеризует «высокая степень приверженности логике»;

9) популярность накшбандийского тариката, который лучше всего соответствует эмоциональной устойчивости и сдержанности татар;

10) сердечное личное восприятие божественного, которое отражается в популярности «дуа» — личных апелляций к Всевышнему.

Рассмотрев особенности татарской практики Ислама и те угрозы, с которыми она сталкивается в наше время, Якупов заключает: «Татарская духовность настолько оригинальна и интересна, что действительно давно уже переросла себя, те рамки провинциализма, в которых она пока замкнута. Потенции татарского Ислама определенно велики». К этому я хотел бы добавить еще несколько соображений. Известно, что в ханафитском мазхабе доминирует двухсоставное определение веры, которое требует признавать достойным каждого человека, кто имеет внутреннее убеждение и кто осуществил словесное признание. В отличие от трехсоставного определения веры, к которому апеллировали идеологические противники Абу Ханифы, двухсоставное понимание закрывает доступ к обвинению в неверии на основе деяний, а значит — препятствует чисто субъективным суждениям о неправедности, которые лежат в основе всех религиозных войн. Абу Ханифа предложил оставить вердикт о внутреннем мире человека на суд Аллаха, что обозначает отказ от всех религиозных разногласий. Эта плюралистичная идея на протяжении многих столетий определяла ментальность мусульман Урала и Поволжья и господствующий у них тип религиозной культуры, что позволяло им мирно уживаться с иноверцами.

Другое важное соображение касается особой спаянности в российском мусульманстве этнических и вероучительных компонентов. Исследователи отмечают, что уже в ранний период татарские формы практики Ислама, находившиеся под сильным влиянием нескольких мусульманских регионов, особенно Средней Азии, обладали рядом специфических черт: отправление молитв и других ритуалов на родном языке, своеобразие зикра, манера одеваться, участие женщин в общих радениях и пр.; иногда говорят даже о «тюркском колорите» в системе ритуалов суфийской практики. Известно об особой близости Ислама у тюрков к жизни простого народа, так сказать его «народности», которая зачастую поддерживалась популярностью ясевизма в форме тюркоязычных хикматов. Неслучайно «Диване хикмет» Ясави написан, вопреки арабо и персоязычной традиции его времени, на тюркском языке. В общем, взаимопроникновение тюркских этнических черт (в форме народных обычаев, поэзии, языка и пр.) и принципов исламского вероучения отмечается уже очень рано. Данная тенденция с веками только усиливалась.

Спецификой обладает и суфийская практика у мусульман Урало-Поволжья. Прежде всего, нужно отметить сильное влияние ясевизма, которое отчетливо видно в нашкбандийском тарикате. «Диване хикмет», «Ахырзаман китабы», «Марьям Ана хикаяты», «Бакырган китабы» вплоть до 1917 г. были настольными книгами в татарских мектебе и медресе. Ясави и Бакыргани оказали огромное влияние на татарских суфийских поэтов Сайфа Сараи, Мавля Кулый, Идриса Хафиза и др. Широкое распространение в татарском суфизме получило почитание Пророка (мир ему). Особой популярностью у татар пользовались маулиды — поэтические произведения о рождении Пророка (мир ему); судя по всему, первыми авторами маулидов были именно тюркские поэты. Другой популярный жанр, связанный с почитанием Пророка (мир ему), — это миграджнаме; в его основе лежит мирадж — путешествие Пророка Мухаммада (мир ему) в Иерусалим и его вознесение к Аллаху, которое стало образцом для мистиков-суфиев. Среди татарских мусульман получило широкое распространение почитание святых, которые мыслились как носители благословения и силы, излитых на них Аллахом; в связи с этим на татарском языке были созданы многочисленные произведения жанра марсийа, посвященные восхвалению духовных учителей, шейхов, ишанов, мулл и др. — достаточно упомянуть обобщающие работы Шигабутдина Марджани и Ризы Фахрутдинова на эту тему. Суммируя можно сказать, что татарская суфийская литература, впитавшая в себя многие течения и влияния, является настоящим сокровищем Ислама и духовной культуры. Но многие ли современные российские мусульмане обращаются к ее богатству? Многие ли способны углубляться в нее и компетентно рассуждать о ней? Очевидно, углубление в подобную бездну духовных смыслов требует куда больше времени, сил и сосредоточенности, чем прочтение популярных листовок об Исламе, большая часть которых импортирована извне и не отражает нашу духовную традицию.

Я бы не хотел сейчас подробно разбирать отдельные стороны татарской мусульманской практики, поскольку обширный материал по этой теме имеется в специализированных научных исследованиях, и каждый при желании может обратиться к ним самостоятельно. Мое внимание сейчас сконцентрировано на следующем тезисе: не вызывает сомнения, что татарская мусульманская культура формировалась веками, и она обладает рядом специфических черт; эти черты не могут рассматриваться как нечто чуждое Исламу; Ислам интегрирует их в себя. Мы нуждаемся сейчас в обстоятельной рефлексии над собственной традицией, чтобы предотвратить размывание традиционной формы мусульманской практики. С горем приходится констатировать: пропаганда чуждых нам форм Ислама паразитирует на невежестве самих российских мусульман относительно собственной традиции.

Хотелось бы извиниться перед моими не-татарскими коллегами за то, что я столько внимания уделяю родной мне татарской культуре. Несомненно, российское мусульманство в широком смысле включает в себя и северокавказскую, и башкирскую, и крымско-татарскую ойкумену, каждая из которых нуждается в отдельном изучении и осмыслении. Это позволит нам лучше найти точки соприкосновения и определить тесные внутриевразийские цивилизационные связи — залог формирования целостности и российского мусульманства.

Российское мусульманство: концепт

Как я уже говорил, для меня очевидно, что российское мусульманство — конгломерат взаимосвязанных традиционных культур и религиозных практик — существует, прежде всего, как социальная реальность. В этом плане российское мусульманство отличается от арабского, иранского, африканского мусульманства, а также от набирающего силу американского и европейского мусульманства. Я убежден, что для сохранения — или в нашей ситуации лучше сказать «возрождения с последующим сохранением» — этой традиции необходима идеологема, или концепт, который бы емко схватывал основные особенности российского мусульманства и выявлял его место в контексте современных социально-политических, философских и цивилизационных трендов. Концепт российского мусульманства — это ответ на вопрос о том, как в современных условиях выжить российскому мусульманству, не утратив свою идентичность.

Для выстраивания полноценного концепта российского мусульманства необходимо решить три задачи. Во-первых, требуется глубокая рефлексия по поводу отдельных культурных ойкумен, существующих на территории РФ, — об этом шла речь в предыдущем параграфе, там же были приведены наброски, касающиеся татарской культуры. Во-вторых, необходимо определить, в чем заключается цивилизационное единство данных культурных образований, нужно понять, где пересекаются их формы духовности. Наконец, в‑третьих, требуется увидеть стратегическое единство российских мусульман, вывести их цивилизационное единство на межцивилизационный уровень, вписать в более общий глобальный контекст. Последний шаг я определяю как контекстуализацию российского мусульманства, и этот шаг, с моей точки зрения, имеет наибольшую важность, поскольку он касается вопроса о сохранении российских мусульманских традиций; это стратегический взгляд в будущее, попытка предугадать ситуацию, и от проницательности этого взгляда зависит само наше будущее. Сейчас я бы хотел высказать свои предварительные мысли по поводу такой стратегии.

Выше было показано, что в геополитическом и идеологическом плане видны отчетливые тенденции, и наиболее важной из них является формирование новой цивилизационной расстановки. Евразийская ориентация кремлевской элиты говорит о том, что Россия взяла курс на то, чтобы занять место самостоятельного полюса с уникальной ценностной парадигмой. У российских мусульман имеются разные варианта, которые в самых общих чертах можно описать следующим образом: 1) двигаться в русле общероссийского идеологического тренда и взращивать на этом поле семена собственной традиции; 2) ориентироваться на исламскую цивилизацию и принимать её внешние влияния; 3) ориентироваться на «европейские ценности» и тогда отказаться от собственного духовного наследия.

Мне очевидно, что единственным адекватным решением является первый вариант. Но даже если попытаться посмотреть на ситуацию глазами противников цивилизационной самостоятельности России, то нельзя не отметить, что при выборе второго или третьего варианта подобные критики оказываются, в то же время, противниками традиционного мусульманства в целом, то есть противниками родной многовековой традиции. Безусловно, российским мусульманам не следует рвать связи с исламской цивилизацией — да и это невозможно! — однако бездумно перенимать оттуда реформаторские и иные течения, игнорируя собственную многовековую религиозность, было бы огромной ошибкой. Думаю, оптимальный вариант — взращивать семена родной традиции, охранять ее, приспосабливать к современному укладу жизни, при этом развивать образованность, используя передовые достижения Европы и ближневосточных стран. Такая охранительная позиция по отношению к родной традиции возможна только в рамках евразийской цивилизации и тех трендов, которые имеются сейчас. Вопрос лишь в том, смогут ли мусульмане проявить необходимую политическую и интеллектуальную волю. Важно понимать: евразийская модель — это не что-то заданное и не готовый проект, имеющийся в голове у кремлевских политтехнологов; евразийская модель — это соединение реалий евразийской цивилизации, которые отличаются от реалий любой другой цивилизации, с принципами традиционализма и духовности. Данная модель еще должна быть завоевана, и в этом завоевании активную роль обязано сыграть мусульманское население, особенно интеллигенция.

Ранее я уже выделил три составляющих новой евразийской парадигмы: традиционные ценности, традиционный мультикультурализм и умеренный консерватизм. Каким образом российское мусульманство может быть вписано в этот тренд и как оно может помочь полноценной реализации представленных стратегий? Я думаю, ответ тут лежит на поверхности.

Во-первых, наиболее ярыми сторонниками традиционных ценностей — тех ценностей, которые отражают выработанные нормы поведения и отношения к действительности и которые явным образом сформулированы в наставлениях мировых религий — выступают именно мусульмане и представители национальных меньшинств, то есть носители тех культур, которые подверглись наименьшей эрозии и «модернизации» в советский период. Интересно, что российская политическая элита, прежде всего в лице Путина, при объяснении причин размежевания с ультралиберальными европейскими ценностями часто апеллирует к мусульманским народам. Так, можно напомнить о ссылках президента на северокавказские республики как на образец консерватизма, когда обсуждались проблемы легализации однополых браков, дело «Пусси Райт», целесообразность принятия законов об оскорблении религиозных чувств верующих и запрете иностранного усыновления. По-моему, такого рода ссылки показательны. Это вовсе не отменяет того, что и среди христиан, иудеев и буддистов много сторонников традиционных ценностей, да и вообще, я думаю, российские граждане в целом мыслят в рамках консервативной парадигмы, однако для меня очевидно, что мусульмане представляют собой ядро отечественного консерватизма.

Во-вторых, российское мусульманство имеет многовековой опыт мирного сосуществования с представителями других религий. Хотя история взаимоотношений Российского государства и мусульманских народов не такая благоприятная, какой ее иногда склонны изображать, все же, сопоставляя с опытом других цивилизаций, можно утверждать, что модель сосуществования, выработанная в Российской империи, была одной из наиболее плюралистичных, и она предоставляла широкие возможности для практики Ислама (я не рассматриваю сейчас советский период, поскольку в эту атеистическую эпоху одинаково сильно пострадали все религии). Как уже указывалось выше, в самом Исламе заложено это стремление к мирному сосуществованию. В современный период — период глобального кризиса идентичности и духовности — сосуществование и взаимодействие с другими религиями приобретает новый смысл — это борьба за моральный консерватизм и за сохранение легитимности религиозности как таковой.

В-третьих, российское мусульманство характеризуется умеренностью, оно способно сочетать современный образ жизни и мышления с принципами исламского вероучения. Российское мусульманство не является «пустынным», гипераскетичным, оно не призывает бежать в лес, проклинать технические достижения цивилизации и европейскую образованность. Благодаря гибкости и умеренности, оно способно вбирать в себя все лучшее, что дает современная цивилизация. Однако оно все же уверенно придерживается нравственных принципов, завещанных нам Кораном, и, в отличие от многочисленных случаев, фиксируемых среди европейских мусульман, никогда не поступается ими. Умеренный традиционализм российского мусульманства являет собой пример гармоничного сочетания, с одной стороны, духовности, приверженности традиции, консерватизма, а с другой стороны, способности принимать новшества, просвещение и технический прогресс — в той степени, в какой они не противоречат общим духовным устоям. Это, кстати, выступает одним из залогов успешной интеграции российских мусульман в современное общество, чего нельзя сказать о радикально настроенных фанатиках.

По этим трем направлениям российское мусульманство соответствует евразийской модели, и наша насущная задача состоит в том, чтобы теснее связать мусульманскую стратегию с общей цивилизационной стратегией, вписать первую во вторую. Для многих представителей российской интеллигенции и государственных деятелей такая связь неочевидна. Мы должны дать глубинное обоснование этой связи, чтобы тезис о российском традиционном мусульманстве как об элементе евразийской стратегии стал общим местом. В любом другом случае существует опасность маргинализации и конфронтации.

Хотел бы также коснуться еще одной темы — духовного единства. Как отмечалось выше, важным элементом концепта российского мусульманства является идея о взаимосвязи духовных практик, притом как среди разных мусульманских ойкумен (татарской, башкирской, чеченской и др.), так и между Исламом и другими религиозными традициями (Православие, Иудаизм и Буддизм). Православных, мусульман, иудеев и буддистов в рамках евразийской цивилизации связывает не только принадлежность к одному государству, но и обусловленное веками совместного проживания взаимовлияние и взаимопроникновение — как на бытовом уровне, так и на уровне культурном — результатом чего стало формирование особых мировоззренческих клише и особого религиозного стиля. Иначе говоря, следует предположить существование уникального евразийского пространства духовности. Эта очень интересная тема требует более подробного описания.

В одном из выступлений В. В. Путина замечено следующее: «Вы знаете, у нас восточное Христианство — Православие. И некоторые теоретики Христианства говорят, что оно во многом даже ближе к Исламу, чем, скажем, к католикам. Я сейчас не хочу оценивать, насколько справедливо такое утверждение, но в целом сосуществование этих основных религий осуществляется в течение многих столетий. И у нас выработался за эти столетия, я имею в виду не последние десятилетия, именно за столетия выработалась определенная культура взаимодействия. Надо бы вспомнить об этих корнях». На самом деле, тезис о том, что духовные традиции внутри евразийской цивилизации ближе друг к другу, чем к другим традициям за пределами этой цивилизации, имеет давнюю историю мирного сосуществования язычества, Буддизма, Ислама и Православия, благодаря которому и сложилась общая мировоззренческая почва, выработался уникальный стиль религиозности.

Что характеризует этот стиль? В первую очередь, евразийские традиции отличаются напряженным и искренним богоискательством. Богоискательство принимает форму поиска Истины. Ядро религиозности составляет не следование этическим установкам, не догматическая точность, не право, не ученость и не рассудочные философские схемы, а чистый и самоотверженный поиск Истины. Истина понимается как подлинное бытие, как то, что есть; в русском языке для так понятой Истины имеется хорошее слово — Правда. Религиозный человек, будь то православный, мусульманин, иудей или буддист, всегда ищет Правду и желает принести эту Правду в мир, чтобы сделать его справедливым. Это стремление к справедливости пронизывает всю религиозную литературу и получает причудливое воплощение в виде атеистического социализма второй половины XIX в., особенно в его народническом варианте (на что обращал внимание Н. А. Бердяев). Религиозный человек ищет Правду самоотверженно, он готов пожертвовать собой за Правду, и это раболепие оставило заметный след в правовой и социальной психологии евразийских народов.

Евразийское богоискательство отмечено особой сердечной созерцательностью. Это не рассудочный и не экзальтированный, мечтательный поиск, а именно трезвый духовный взгляд, который неизменно связывается с сердцем как органом познания. У Ильина имеется прекрасная формулировка «русской идеи», то есть той идеи, которая дарована народу свыше и которую он должен нести всему миру. Философу принадлежат такие строки: «Русская идея есть идея сердца. Идея созерцающего сердца. Сердца, созерцающего свободно и предметно; и передающего свое видение воле для действия, и мысли для осознания и слова. Вот главный источник русской веры и русской культуры. Вот главная сила России и русской самобытности. Вот путь нашего возрождения и обновления». Как и евразийцы, Ильин верно схватил базовую интуицию, однако безосновательно связал ее исключительно с Православием. Я думаю, это следствие его незнакомства с другими духовными традициями. Сердце как орган познания занимает центральное место не только в православном исихазме, но и в основных направлениях суфизма и махаянского буддизма. В российском мусульманстве эта сердечная сторона суфизма получила особенно широкое развитие. Сердце является одним из отличительных знаков суфийского ордена накшбандийа, внимание к вовлечению сердца в «ритм» и «дыхание» зикра является особенностью именно этого тариката. Изображения сердца, с вписанным в середине именем Бога часто встречаются в татарских шамаилях, эта же символика усматривается и в области формы мунаджатов. Можно сказать, в евразийских традиционных культурах сердце является как бы центром бытия, излучающим все конкретные аспекты социального быта.

Сердечное и сосредоточенное углубление в Истину обеспечило сдержанность евразийского характера, его недоверчивое отношение к сентиментальности, экзальтированности, показной религиозности, его духовную трезвость. Эта характеристика религиозного стиля явилась залогом последующего развития рациональности, способности интегрировать в себя элементы европейской образованности и перерабатывать их на свой лад. Показательно, например, что русская религиозная философия, имея явно трансрациональную и непонятную европейцам ориентацию — область веры — тем не менее всегда содержала сильный рациональный компонент и игнорировала при этом европейский сентиментализм и иррационализм. В случае татар эта духовная сдержанность и рациональность способствовала особому развитию наук акыды и калама. Стоит отметить, что рациональность никогда не выступала в евразийском характере вещью-в-себе, то есть она не была самодостаточной (что характеризует, например, европейскую рассудочность), но всегда оказывалась направленной на свои сердечные истоки, на область интуитивного, непосредственного знания, на область веры.

Еще одной важной чертой евразийского мировоззрения является особая внимательность к посюстороннему. Это проявляется в стремлении очистить, освятить и спасти мир. Евразийская религиозность не склонна к радикальному аскетизму и отречению от материального; скорее, она стремится стяжать духовное и открыть его в материальном, то есть преодолеть утверждаемый авраамическими традициями разрыв посюстороннего и потустороннего, максимально сблизить эти два измерения. Это проявляется в суфийском убеждении, что лучше быть в миру с Аллахом, чем в уединении с Аллахом. Шейх Бахаутдин Накшбанд выразил это в следующей фразе: «Сердце к Возлюбленному (Аллаху), а рука — к делу». И такой подход действительно возобладал в накшбандийском тарикате. Горячее желание облагородить, освятить, сакрализовать мир, то есть чаяние особой пансакральности, получило отражение во многих религиозных представлениях — в мусульманском учении о том, что вся вселенная живет и дышит именем Аллаха, в христианском учении о нетварных энергиях Бога, в специфичности философских систем русских мыслителей («религиозный материализм» С. Н. Булгакова, «конкретный идеализм» П. А. Флоренского и др.) и тех тем, которыми они интересовались (София, Вечная Женственность и т. д.). Абстрактная, деистическая и оторванная от живой действительности «духовность» в целом чужда евразийскому мировоззрению.

Наконец, евразийский характер имеет удивительную способность впитывать в себя многие сторонние влияния, наделяя их при этом новыми смыслами. Эта гибкость, всеотзывчивость отмечалась многими исследователями. Именно благодаря данной черте, русская православная культура смогла сочетать в себе и традиции дохристианских народов, и греческую ученость, и новоевропейскую образованность, и восточные влияния. Российская мусульманская культура, в свою очередь, смогла объединить домусульманские обычаи, элементы арабской, персидской и турецкой образованности, а в более поздний период — и европейской образованности.

Итак, полагаю, что религиозная самобытность евразийских традиций заключается в сочетании следующих черт: напряженного и искреннего Богоискательства; углубления в Истину и выстраивания всех сфер жизни на основе сердечной созерцательности и любви; духовной трезвости и неприятия сентиментальности; внимательности к посюстороннему, особом чаянии пансакральности; гибкости, миролюбии и отзывчивости. В той или иной мере каждая из представленных черт характеризует и другие культуры, однако в таком составе и в такой пропорции они, как мне кажется, встречаются только на евразийском пространстве, и это тот способ воплощения духовности, который объединяет евразийские традиции.

Давайте теперь подумаем: Не ближе ли российское мусульманство к Православию, чем к каким-нибудь центральноафриканским практикам Ислама, смешанным с местными кровавыми обрядами? Не ближе ли суфийская духовность к русской монашеской созерцательности, чем к некоторым экзальтированным и агрессивным формам ближневосточной мусульманской проповеди? Не ближе ли Православие к традиционному российскому мусульманству, чем к беснованиям харизматов и других протестантских сектантов или к смешанным формам христианства вроде мексиканской версии католичества?

Я позволю себе оставить эти вопросы без ответов. Поскольку моя задача сейчас состоит лишь в том, чтобы обозначить проблему, мне не хотелось бы навязывать какое-то конкретное решение, к тому же оно требует детальной аргументации. Я намеренно ставлю вопросы провокационно, чтобы вычистить поле для свободной и откровенной дискуссии. Предвидя возможную критику, сразу скажу, что выдвинутый выше тезис о мировоззренческой и стилевой самобытности евразийских традиций, в том числе российского мусульманства, не противоречит единству и универсальности Ислама. Речь идет об этноментальном и культурном колорите, которым всегда окрашивается конкретная практика. Думаю, наличие такого колорита ни один исследователь отрицать не будет.

Вызовы для российского мусульманства

Для российского мусульманства как социальной реальности имеется несколько глобальных вызов: радикализация (под влиянием геополитических конкурентов), исламофобия, попытки задавить Ислам силовыми методами, проблема интеграции иммигрантов. Все эти вызовы коренятся в определенных идеологиях. Поскольку об этом написано много литературы, я не буду останавливаться сейчас на них. Обращусь лучше к другому важному вызову — так называемым «европейским ценностям».

К сожалению, обсуждение данной темы часто наталкивается на стену непонимания. Либералы склонны считать, что распространенная критика «загнивающей Европы» — это не более чем пропагандистский ход. Я, напротив, считаю, что пропаганда поверхностна, и она не учитывает более глубинную основу, стоящую за гей-парадами и геймэрриджами. Европейский вызов затрагивает не только российское мусульманство, но и другие мировые религии. Здесь не место подробно обсуждать тонкости европейских социально-философских позиций, так что всю совокупность современных европейских учений, отрицающих религиозность и связанные с нею принципы социального устройства, я именую ультралиберализмом. Нынешний ультралиберализм является наследником классического либерализма, поставившего в основу общественной жизни индивидуального хозяйствующего субъекта. С точки зрения морали, классические либералы (Д. Локк, Д. Юм, И. Кант, Дж. Милль и др.) были порядочными людьми или, во всяком случае, призывали к порядочному образу жизни, в том числе в общественной сфере. Уже классический либерализм способствовал ограничению деятельности Церкви, а очень часто — прямо критически относился к ней. Суть эпохи Просвещения заключалась в отведении культовой практики и духовности на периферию.

В результате долгой эволюции классический либерализм трансформировался в ультралиберализм. Процесс трансформации, протекавший в кон. XIX — XX вв., происходил под влиянием многих новоевропейских философских течений. Как хорошо показано Дж. П. Бьюкененом, большую роль в этой трансформации сыграли две Мировых войны, Холокост и так называемая «Франкфуртская школа», куда входили М. Хоркхаймер, Г. Маркузе, Т. Адорно, Э. Фромм и др. Представители Франкфуртской школы развили до логического конца тезис классического либерализма (и вообще всего новоевропейского мышления) о том, что главным достоинством человека является его свобода. Считалось, что границы этой свободы заканчиваются там, где начинается свобода другого, и эти границы регулируются законодательством. Но поскольку общество может меняться, эволюционировать, «прогрессировать», в том числе в своих воззрениях, то меняется и законодательство, расширяются и границы дозволенного. Чем дальше от центра общества отводятся религия и мораль, тем сильнее расширяются границы дозволенного. Франкфуртцы использовали эту логику в борьбе с остатками классических христианских устоев западной цивилизации, которые, по их мнению, мешают построению полностью эмансипированного «социалистического» общества. Их влияние на интеллигенцию в США и Европе (т. н. «Новые левые») было просто огромным. Именно в этом лоне развивались такие течения, как анархизм, сексуальная революция, феминизм, борьба за права сексуальных меньшинств, ЛГБТ-философия и пр. Важно понимать: то, что мы наблюдаем в документах современных европейских партий, и даже в программных документах Евросоюза, — это не чья-то злая шутка над религиозностью, но результат многолетней идеологической борьбы, ключевую роль в которой сыграли сторонники «культурного марксизма» Франкфуртской школы и их последователи, особенно французские мыслители «левого» толка.

Современные «европейские ценности» интегрируют компоненты разных идеологических моделей, развивавшихся начиная с XVI в. Они включают в себя: гуманистический индивидуализм, антропоцентризм, ориентацию на посюсторонний мир, проповедь стяжательства и обогащения, маргинализацию религиозности и духовности. К этим общим компонентам в XX в. под влиянием новых философских течений добавляются: проблематизация гендерной идентичности — вводится категория «гендера», которая отлична от физиологического «пола», человек может быть физически мужчиной, но в социальном плане — «женщиной» или «полу-мужчиной», «андрогином» и пр., короче говоря, эмансипируется половая идентичность, которая теперь легко конструируется по собственному усмотрению; разрушение традиционных половых отношений — проблематизация гендера ведет к проблематизации половых отношений, в результате то, что раньше считалось ненормальным (например, однополые отношения), становится нормой; разрушение традиционной семьи — в ряде европейских стран семья — и концептуально, и юридически — это уже не союз мужчины и женщины, а союз «родителя 1» и «родителя 2»; стоит отметить, что общая логика сейчас направлена на разрушение института семьи как такового, подобные проекты уже открыто пропагандируются многими феминистками; диктатура меньшинств — поскольку «меньшинство» априори мыслится как подвергающееся ущемлению, то защита меньшинств, особенно сексуальных, приобретает большую важность, чем защита большинства населения; исламофобия и антирелигиозность — логика защиты меньшинств не распространяется на мусульманские меньшинства, а идея прав человека — на религиозных людей, которым запрещается демонстрировать свои религиозные предпочтения публично.

Я лишь тезисно обрисовал компоненты современной европейской идеологии. Начиная с XVIII в., Россия активно вовлекается в европейское идеологическое пространство, и дальнейшая история России — это борьба западнических и почвеннических тенденций. Сейчас можно констатировать: на всех уровнях Россия переняла те компоненты либеральных и марксистских теорий, которые были развиты в Европе до нач. XX в. Советский период оказался в каком-то смысле «консервирующим» этапом, и ультралиберальные модели в Россию не проникли. Следствием этого является отсутствие гей-парадов в центре Москвы и массовое признание адекватности «традиционных ценностей», особенно в области гендерных отношений. По европейским меркам мы — консервативная страна. Стоит, правда, отметить, что в среде «передовой интеллигенции» европейские ценности уже вовсю завоевывают популярность. Отсюда столь массовая поддержка со стороны «белоленточников» того акта, что был произведен феминистками из «Пусси Райт». Отсюда и популярность экстравагантных фигур вроде лесбиянки Маши Гессен, вполне открыто выражающей общее мнение феминисток о сущности борьбы за однополые браки: «Борьба за однополые браки вообще-то подразумевает ложь относительно того, как мы поступим с браком, когда добьемся своего... Я бы хотела жить при такой системе законов, которая способна отражать реальность, и я не думаю, что она совместима с институтом брака».

Как и большинство граждан Российской Федерации, российские мусульмане живут в условиях консервативной идеологии европейского типа, сохраняющей также элементы местных традиционных культур. История показывает, что модернизация России неизменно предполагает проникновение евроатлантистских воззрений. Пропаганда ультралиберальных ценностей, ведущаяся через некоторые СМИ, в сочетании с углублением модернизации, — это настоящий вызов для российских мусульман. И российское мусульманство должно дать достойный ответ на этот вызов, внеся свой вклад в проповедь традиционных ценностей, которые предполагают отказ от себялюбия, отказ от стяжательства ради личных целей, альтруизм, ориентацию на духовный мир, человеколюбие, сохранение традиционной семьи и традиционных гендерных отношений, многодетность, отказ от алкоголизма и наркомании и пр.

Подытоживая хочу сказать, что «европейские ценности» несут как кажущиеся гуманистическими утверждения о признании прав сексуальных меньшинств, так и автоматически следующую за ними логику социальной трансформации. Практика показывает, что евроатлантистские модели обычно провозглашаются «универсальными», «общечеловеческими» и маскируются под внешне привлекательные идеи («свобода», «личность», «права человека», «прогресс», «освобождение труда» и т. д.), за которыми, однако, по факту стоит отнюдь не привлекательное содержание — тотальная проповедь гедонизма, ориентация на материальный мир, кризис духовности, стирание культурного разнообразия, вымирание языков, унификация человечества, уничтожение природы, технологизация/виртуализация реальности и социальных отношений — это лишь некоторые «издержки». Евроатлантистские модели ведут человечество в бездну, притом во всех смыслах. Ориентация евразийской идеологии на духовные институты и на моральный традиционализм вкупе с ростом Евразии как цивилизационного полюса способны сдержать этот процесс, а при более позитивном сценарии — указать возможные альтернативы.

Хочу обратить внимание вот на какую вещь. Провозглашаемая в ультралиберализме «свобода» — это, по сути, эмансипация эгоцентризма. Важно понимать, что там, где становится больше человеческого «я», человеческого «хочу», человеческой «похоти», там нет места Исламу, ведь Ислам — это смирение своей воли перед волей Аллаха. Не случайно выдающиеся суфии в своих мистических состояниях утверждали «меня вовсе нет, есть только Бог» (ал-Джунайд). Современный же человек говорит прямо противоположное: «есть только я, есть только мое „хочу“, мое желание». Но это иллюзия, ведь известно, что «свято место пусто не бывает». И мы, мусульмане, прекрасно понимаем, кем на самом деле занято это место.

Российская идентичность — смещение акцентов?

Итак, попытаюсь тезисно изложить те идеи, что представлены в данной статье. Я уверен, что мы стоим сейчас перед необходимостью осмысления российского мусульманства. Российское мусульманство предстает, с одной стороны, как складывавшаяся веками социокультурная реальность, а с другой стороны, как результат рефлексии над этой реальностью, как концепт. В социокультурном плане российское мусульманство обладает значительным своеобразием: так, я показал, что типологическими чертами татарской мусульманской культуры являются миролюбие, высокий статус женщины, стремление к образованию, демократизм, особые формы суфийской практики, большая этническая доминанта и уникальная литературная традиция. Аналогичные специфичные черты могут быть найдены и у других российских народов.

Концепт российского мусульманства призван объединить различные социокультурные реальности на единой цивилизационной базе. С учетом имеющегося неоевразийского тренда такая база включает антиглобализм, защиту традиционных ценностей, традиционный мультикультурализм и умеренный консерватизм. По этим трем направлениям российские мусульмане, как наиболее консервативная часть общества, могут внести весомый вклад. Особую важность представляет взаимодействие с другими крупными религиями, исповедуемыми на территории РФ. Кроме стратегического единства в борьбе против евроатлантизма, здесь существует и особое мировоззренческое единство.

Вызовы, стоящие перед российским мусульманством, многочисленны: радикализация, экспорт чуждых форм Ислама (под влиянием геополитических конкурентов), проблема интеграции иммигрантов в общество и умму, исламофобия, попытки задавить Ислам силовыми методами. Я не стал подробно останавливаться на этих проблемах, так как они очевидны, и об этом много писалось. Я сосредоточил свое внимание на глобальном вызове, который направлен не только против мусульман, но и против цивилизационной идентичности России. Речь идет о т. н. «европейских ценностях», фактически — об ультралиберализме. Как было показано, современный ультралиберализм наследует риторику классического либерализма, но доводит тезис об эмансипации человеческого эго до логического конца. Маргинализация религиозности и духовности, диктатура меньшинств, размывание гендерной идентичности, разрушение традиционной семьи, виртуализация реальности и разного рода постгуманистические проекты — это величайшее зло для религиозных людей в целом и для мусульман в частности. Неоевразийство имеет достойный ответ на это зло в виде концепции традиционных ценностей и поддержки традиционных религий, однако борьба здесь будет масштабной и ее исход еще не предрешен.

Я думаю, российские мусульмане готовы занять активную общественную позицию, и принять участие в конструировании облика новой евразийской цивилизации консервативного типа. С учетом демографических тенденций, это автоматически означает включение Ислама в поле легитимного дискурса. К сожалению, на протяжении столетий российские мусульмане не играли существенной роли в формировании идеологической повестки дня в России. До 1917 г. господствовало православное понимание социальных отношений и православная идентичность. Затем началось господство советской идентичности, которая на первых порах мыслилась интернационально, но с годами все сильнее начинала походить на дореволюционную модель. С 90-х гг. XX в. мы наблюдаем в России кризис идентичности, что подчеркивал и Путин на Валдайском выступлении 2013 г. При формировании новой идентичности обращаются к наследию прошлого, прежде всего к русским философам, но при этом совершенно не учитывается, что русские философы творили в другую эпоху. «Русская идея» Достоевского, Ильина или Бердяева — это прекрасные образцы историософской мысли, но они высказаны для дня прошлого, а не для дня сегодняшнего. Безусловно, требуется обращаться к наследию отечественных мыслителей, особенно дореволюционной эпохи, но при конструировании российской идентичности также нужно исходить из современных реалий. В. В. Путин справедливо отметил: «Необходимо историческое творчество, синтез лучшего национального опыта и идеи, осмысление наших культурных, духовных, политических традиций с разных точек зрения с пониманием, что это не застывшее нечто, данное навсегда, а это живой организм. Только тогда наша идентичность будет основана на прочном фундаменте, будет обращена в будущее, а не в прошлое».

Если смотреть с позиций современности, то явным упущением историософских проектов русских философов — будь то «русская идея» Ильина и Бердяева, «славянофильство» Данилевского и Леонтьева, «евразийство» Савицкого и Трубецкого — является то, что в них практически не уделено внимания мусульманскому фактору. Может быть, для конца XIX — нач. XX вв. этот фактор не был так актуален, к тому же господство православной идеологии сдерживало его продуктивный анализ. Однако сейчас уже нет возможности закрывать на него глаза, а в будущем — как свидетельствуют материалы демографии — его роль лишь возрастет. Каковой должна быть российская (или евразийская) идентичность, чтобы мусульмане чувствовали себя ее частью и могли обогащать ее изнутри?

Ответ на этот вопрос уже дан в неоевразийской прото-идеологии кремлевской элиты. Складывающаяся российская идентичность сочетает приверженность многополярности, традиционным ценностям, традиционному мультикультурализму и умеренному консерватизму. Это обозначает демонополизацию «русской идеи» со стороны православия, вывод традиционного Ислама из медийного подполья, создание позитивного облика российского мусульманства и других религий. В такой ситуации российские мусульмане смогут почувствовать себя активными участниками процесса конструирования российской (евразийской) идентичности. Для них это будет обозначать приверженность патриотизму, гражданственности, демократизму, традиционным ценностям, национальной и общероссийской культуре и т. д., что в разы снизит вероятность радикализации, подогреваемой нашими геополитическими конкурентами извне.

В заключение я хотел бы обратиться к идее, высказанной Исмаилом Бей Гаспринским в классической статье 1881 года. Отмечая специфический характер взаимоотношений Руси и Золотой Орды, он пишет: «Говоря о татарском господстве, следует подумать о том, что оно, может быть, охранило Русь от более сильных чужеземных влияний и своеобразным характером своим способствовало выработке идеи единства Руси, воплотившейся в первый раз на Куликовском поле». Он также подчеркивает, что татары способствовали «консервации», «сохранению» русской духовной культуры, чего явно не следовало ожидать от шедших с Запада католических крестоносцев. Но, замечает Гаспринский, «долг платежем красен», и чем же теперь может отплатить татарам Россия? Для Гаспринского — это распространение европейских наук и знаний вообще. По моему мнению, это верно лишь отчасти.

Не вдаваясь в сложные взаимоотношения русского и мусульманского населения, я позволю себе высказать более глубокую и стратегически важную мысль. В христианской философии имеется катехоническая концепция, согласно которой наступлению последних дней препятствует ợ κατέχων «удерживающий» (2 Фес. 2:7). Традиционные русские представления о государственности были тесно связаны с этим «удерживающим», под которым мыслился либо сам царь, либо Империя в целом. Современные пропагандистские клише, направленные против «загнивающей Европы», это бытовой и народный вариант все той же идеи, еще живущей в русском сознании. Если всерьез подойти к этому вопросу, то можно сказать, что современная неоевразийская ориентация кремлевской элиты позволяет по-новому посмотреть на идею ợ κατέχων. Теперь это уже, безусловно, не христианский «удерживающий» (хотя православные могут продолжать мыслить его традиционалистски). Скорее, именно последовательная установка на консерватизм и антилиберализм в России сейчас может рассматриваться как сдерживающий фактор против распространения европейского социального конструктивизма, европейской гендерной и прочей вакханалии. Одно из преимуществ того, что российские мусульмане находятся под покровительством именно российского государства, состоит как раз в защите от этого евроатлантистского цирка-шапито, где даже бородатые женщины признаны нормой. В этой связи позиция украинских властей и ратующих за вступление Украины в ЕС, выглядит крайне недалекой: очевидно, вместе с европейским рынком на Украину неминуемо придут и «европейские ценности».

Имеется и другое преимущество нахождения российских мусульман в рамках российской (евразийской) цивилизации. Помимо уникального сочетания в российском мусульманстве европейской, русской, национальной и арабско-персидско-турецкой образованности, это еще и факт сохранения собственных традиций, не подвергшихся серьезным догматическим реформам. Наблюдая современные процессы на Ближнем Востоке, невольно задумываешься над тем, что было бы, если бы татары, башкиры, чеченцы и другие мусульманские народы не находились сейчас в составе РФ. Что ждало бы наши мусульманские традиции? Наверное, в этом и состоит великое Провидение Бога, что, выдержав сложные периоды взаимоотношений с русским государством, нам удалось сохранить чистый, неискженный Ислам, и в условиях современных идеологических трендов для нас открываются широкие перспективы для развития собственных традиций и совместной работы с представителями других религий на благо Родины и человечества. Кто знает, может быть, уже в ближайшем будущем мечты Исмаила Гаспринского о том, что российское мусульманство возглавит интеллектуальное развитие и культуру остального мусульманского мира станут явью?

Дамир Мухетдинов

Первый заместитель председателя ДУМ Российской Федерации

                                       

Источник: Ежеквартальный евразийский журнал

мусульманской общественной мысли "Минарет Ислама". - № 3–4(37–38)' 2014